1985, 1991, 1998 и далее по списку

На фоне внутренних и международных побед, конфликтов и катаклизмов, за которыми вся страна следила через газеты и телевизор, постепенное, а иногда резкое снижение реальной покупательной способности населения происходило почти незаметно.

Но! Цена на водку во все времена была темой для фольклора и народного творчества!

В 1981, пока мы были в военных лагерях, напиток снова подорожал.

Конец 80-х.

16 мая 1985 года был издан жесткий указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом, искоренении самогоноварения». За нарушение предписаний ломилась не только административка, но и уголовка, все было очень серьезно. Вырубили виноградники, половину ликеро-водочных магазинов закрыли, оставшиеся торговали с 14 до 19. После 19 водку можно было купить только у таксистов или у грузчиков в ресторанах и магазинах с черного хода и за окаянные деньги. Передовую инициативу партии немедленно подхватили рьяные чиновники и, как они это делают во все времена, стремительно довели до полного идиотизма.

Впервые проблему, связанную с благородным напитком, назвал «кризисом» Ю.А. Сенкевич в 1986 году. Тогда Институту медико-биологических проблем, в котором я работал под его началом, катастрофически урезали норму этанола для рабочих потребностей. А потребностей было неприлично много. Дезинфекция инструментов в полевых условиях, промывка загубников, респираторов и дыхательных масок, фиксация мазков крови, протирка датчиков приборов, локтевых сгибов, пальцев и прочих органов испытателей для забора крови, установки катетеров и наклеивания на тело многочисленных датчиков требовала спирта. Не говоря уже о естественных человеческих потребностях типа снятия стресса от экстремальных воздействий на организм, да и просто для «сугрева» зимой или летом под моросящим дождем в поле.

На общем собрании УТСЦ (Учебно-тренировочный специальный центр) Ю.А. Сенкевич назвал ситуацию кризисной и поручил начальникам подразделений разобраться с проблемой и найти решение. В процессе поиска неожиданно выяснилось, что зеленку 3-я управа Минздрава Союза, к которой относился институт, продолжает отпускать без ограничений. Меня вызвал наш завлаб, Геннадий Саныч Давыдов и бухнул на стол передо мной 5-литровую канистру зеленки. Пока я таращил глаза, он строго спросил:

— Александр Сергеевич (в ИМБП, как и во всех медицинских сообществах, даже сопливых пацанов называли на «Вы» и по имени-отчеству), Вы ведь химик по образованию, я ничего не путаю?

— Ну да, химик… — ответил я неуверенно.

— Вот и разберитесь с этой зеленой ху… ммм… мерзостью! — радостно объявил вежливый Давыдов. — Это ж почти 95%-й спирт, только цвет паскудный! А нам нужен чистый! Желательно питьевой!

Я открыл было рот, чтобы объяснить, что давно забыл химию, но он уже опустил взгляд, делая вид, что все сказал и больше обсуждать нечего. В обнимку с канистрой я задумчиво покинул кабинет и поплелся к себе, размышляя на заданную тему. Светлые мысли в голове не мерцали, малодушно подумалось — а не позвонить ли маме? Она ж целый ДХН, живой классик и великий химик. Правда, органик и лакокрасочник, но чем черт не шутит?
Мама отреагировала на звонок предельно холодно. Осведомилась о цели деяния. Обозвала меня, Г.А., Ю.А. и весь дружный коллектив 175-й лаборатории малограмотными дармоедами, мудаками и алкоголиками. Пробушевав несколько минут, все же ледяным голосом посоветовала обратиться к Виталию Александровичу Дроздову, читавшему в МХТИ курс аналитической химии, который я до сих пор вспоминаю с содроганием. На прощание сказала, что если я скажу Дроздову о том, что она моя мать (у нас разные фамилии) — проклянет и откажет от дома.

С таким напутствием я и явился пред светлы очи Виталия Саныча на следующее утро. Он неожиданно вспомнил меня, оживился, сказал, что задачка интересная, утащил канистру в лабораторию и велел подойти после обеда.

Я послонялся по институту, перекусил в буфете под БАЗом (большой актовый зал – прим. ред.) и явился в назначенный час. Несколько дней мы с Дроздовым изгалялись над зеленкой. Собственно, интенсивно зеленый цвет раствору придает анилиновый краситель с романтическим названием «бриллиантовый зеленый».

В сухом виде, до растворения в спирте, это золотисто-зеленый порошок, по латыни viridis nitentis, то есть «зеленый блестящий». Переводя латинское название то ли на французский, то ли на британский, какой-то умник использовал слово brillant — «блестящий». Ну а следующий, уже отечественный балбес, как многие безграмотные переводчики, перевел его как «бриллиантовый»…

К концу недели выяснилось, что при добавлении к раствору зеленки щелочи (NaOH) выпадает бледно-зеленый осадок.

Реакция выглядит примерно так.

Однако Виталий Саныч сказал, что оставшаяся жидкость вряд ли пригодна для употребления внутрь. Дальнейшее исследование показало, что краситель так же легко окисляется обычной перекисью водорода. Получившаяся в результате мутноватая жидкость после перегонки, очистки активированным углем, разбавления и протяжки через нутч-фильтр с лимонными корками приобрела бледно-желтый цвет, запах водки и отлично зашла под фирменную МХТИшную закуску — сладкую булку с запиханной внутрь зеленоватой полтавской котлетой.
Мы расстались с Дроздовым слегка навеселе и довольные друг другом. Наутро я доложил, что задачу выполнил, и получил горячую благодарность от всего дружного коллектива.

1991-й.

С конца 80-х страна начала стремительно разваливаться, гнить и отмирать по кусочкам. На национальных окраинах Империи разгорались межэтнические конфликты, население одной шестой части суши давилось в очередях за всем на свете. Ограничение продажи нормального алкоголя заставило пьющих советских людей упрямо глушить все, что хотя бы отдаленно напоминало алкоголь, и бесславно загибаться от суррогатов.

Экономические реформы буксовали, перестройка проваливалась, гласность упорно добивала здравый смысл и руины КПСС. Полуголодная, полураздетая, уставшая от вранья, безнадежно больная страна стремительно въезжала в 90-е годы XX века.

Дефицит был глобальный. Народ не желал зрелищ — только хлеба. Преступность тянулась к объединению с цеховиками и властью, превращаясь в классическую мафию. Из первых кооператоров вырастали первые миллионеры. Из последних бандитов — первые бизнесмены. Именно тогда случилась денежная реформа им. тов. Павлова, которую уверенно можно назвать «кризисом».

Официальной причиной реформы, естественно, называли борьбу с фальшивыми банкнотами, «забрасываемыми недругами из-за рубежа» (в те годы американцы еще не ссали в наших подъездах, но вредили более изощренно), а также с нетрудовыми доходами граждан. Неофициально все прекрасно понимали, что необходимо избавиться от избыточной денежной массы напечатанных в конце 1980-х рублей, скопившихся на руках у населения и разгонявших дефицит товаров.

Идеологом реформы стал тогдашний министр финансов Валентин Павлов. Никто не знал точно, что именно будет происходить. Варианты обсуждались на кухнях, на работе, в экспедициях, в армии — везде. Большинство сходилось на том, что, с одной стороны, «купить нечего», с другой — «все равно наебут». Истина, как обычно, была где-то между...

22 января Горбачев подписал указ об изъятии из обращения 50- и 100-рублевых купюр образца 1961 года и обмене их на банкноты помельче, уже нового образца. Обмен наличности до 1000 рублей был возможен в течение трех дней — со среды по пятницу 23-25 января. Снятие наличности в Сбере ограничивалось 500 рублями.

Однако оставалась возможность до конца марта поменять деньги в специальных комиссиях, которые рассматривали каждый отдельный случай — командировка, экспедиция, состояние здоровья и прочее. Еще нужно было объяснить происхождение денег свыше 1000 рублей. Вскоре после завершения обмена Павлов кинул предъяву в печати с обвинениями в адрес западных банков «в скоординированной деятельности по дезорганизации денежного обращения в СССР»…

Страна прощалась не только со своими заначками, но и с частью общего для всех прошлого.

Одновременно прекратилось финансирование наших безумных экспериментов, мои коллеги по ИМБП потихоньку начали расползаться в поисках новых занятий, более пригодных для рыночной экономики. Летом 1991-го окончательно рухнувшая Империя похоронила под своими обломками УТСЦ, к которому я прирос за шесть лет работы душой, руками, ногами, головой и прочими органами. Когда я понял, что все мои навыки починки и изготовления хитрого оборудования из говна и палок, выживания и работы в адских условиях на хрен никому не нужны в новой реальности, у меня случился мой персональный кризис или паническая атака, как это модно сейчас называть. Хотя, скорее, это была просто истерика, которая легко лечится мощным дружеским поджопником. Я помчался в Московский Лицей к Димке Родникову, который уже вполне адаптировался к новым условиям жизни. Путаясь в соплях и эмоциях, я невразумительно изложил ему, что не понимаю, как жить дальше и чем кормить только что родившегося Никиту.

Родников терпеливо выслушал мои маты и вопли, набулькал мне 150 коньяка и спокойно сказал: «Саня, во-первых, прекрати истерить, как гимназистка перед первым минетом. Во-вторых, выпей. А в-третьих, спокойно увольняйся и приходи свободным. У нас куча дел, которые ждут, чтобы ты их сделал…»

И понеслась коза по кочкам. Лицей, очное и заочное обучение абитуриентов, торговля срубами из Владимирской области, бумагой в ролях, пухом в Непале, картриджами, обрезками фианитов и прочим разнообразным говном, которым тогда пытались барыжить все вокруг. Мы были молоды, самоуверенны, безмозглы, безбашенны и отчаянно пытались найти свое место в новой жизни. Самое удивительное, что иногда у нас получалось.

В конце 1991 года Женька Шаблыгин придумал Джет— историю, которая оказалась длинной, затянулась на большую половину моей сознательной жизни, и конца ей пока не видно…

Еще в августе 1991 случился путч. Или революция, не знаю, как правильно назвать. Вечером 19 августа мне позвонил Валерка Рогов. Спросил, какого хрена я сижу дома, когда нужно ехать к Белому Дому (далее — БД). Все наши уже там, в готовности к оказанию экстренной помощи раненым, которых пока нет, но точно будут. Я поехал, с трудом нашел в толпе Рогова со скоропомощным чемоданом в руках и чекушкой «Белого Аиста» в кармане. Неожиданно в гуще народа, окружавшего Белый Дом со стороны «шахтерского мостика», раздался истошный вопль: 

— Врачааа скорее! Человек погибает!!!

Валерка сказал: «Что я тебе говорил? Есть раненый, пошли, готовь перевязку!» — и ввинтился в толпу. Протолкавшись под крики «Пропустите доктора!», мы увидели некрупного мужичонку в ковбойке и кедах, который лежал на спине, изредка посучивая ножками, с вылупленными глазами, судорожно подергивающимся горлом и пеной на посиневших губах. Я было кинулся к нему, но Валерка придержал меня за рукав, подошел поближе к телу и зашмыгал носом, бормоча себе под нос:

- …Ну и что тут у нас?… Цианоз, понос, одышка, пульса нет — больному крышка…
Потом наклонился, принюхался и сказал мне:

— Саня, береги штиблеты, сейчас здесь будет очень грязно.

С этими словами он ногой перевернул пациента на живот под возмущенные вопли толпы, шокированной столь непочтительным отношением к патриоту Новой России.

А мужик замер, потом издал странный звук, напоминающий тот, с «которым иногда, среди ночной тишины, горячо и хлопотливо начинает ворковать унитаз» (И. Ильф, Е. Петров, «Двенадцать стульев»). После этого из него забил фонтан мутной жижи, состоявшей, судя по запаху, из напитка типа Агдама вперемешку с пивом, с редкими вкраплениями плавленого сырка. Через пару минут, при абсолютной тишине в толпе, Лазарь восстал! Мужичонка икнул, явственно сказал: «Блядь» и встал на четвереньки.

Толпа отхлынула, Валерка улыбнулся и сказал: «Спасен!», на этом наше активное участие в революции 1991 года закончилось.

1993-й.

Бурные события этого года прошли для меня практически незаметно. 3 октября, когда в Москве бычились и показывали друг другу «козу» и факи Ельцин с Хасбулатовым, что привело к массовым беспорядкам, кровавым разборкам в Останкино и стрельбе из танка по БД, мы мирно сидели и выпивали в Голицыно на конференции Аркинфо и ГЛАВНИВЦа Мингео с коллегами и партнерами. О прорыве оцепления вокруг БД, захвате группой вооруженных отморозков во главе с придурком-генералом Макашовым здания московской мэрии и месилове в Останкино мы узнали из телевизора. В Москве в горячке был объявлен режим ЧС. А уже 4 октября Съезд нардепов и Верховный Совет разогнали к той самой матери танками и БТРами. Режим ЧС рассосался сам собой, а раскуроченный орудийным огнем БД починил П.П. Бородин — к общему удовольствию и последующему уголовному делу.

Последующие кризисы сменяли друг друга с удручающей регулярностью.

Черные вторники, красные пятницы и прочие малоприятные сюрпризы чередовались один за другим.

Название «черный вторник» закрепилось за датой 22.09.1992, когда рубль обвалился на 20%.

Следующий чёрный вторник — 11 октября 1994 года. За один день на ММВБ курс доллара вырос на 40%. Специальная комиссия, собранная для расследования возмутительного факта, назначения виновников и награждения непричастных, объявила, что всему виной «раскоординированность, несвоевременность, а порой и некомпетентность решений и действий федеральных органов власти».

Пинком под жопу вылетели в отставку председатель ЦБ Геращенко и ИО главы Минфина Дубинин.

А уже 14 октября (в народе — «красный четверг») курс вернулся практически на прежний уровень. Полагаю, что все причастные к судьбоносным решениям заработали на этой спекуляции недетские деньги.

Кризис 1998 года оказался одним из самых тяжелых в новой истории страны.

Видимо, он был следствием странноватой экономической политики 1996-98 годов. Сдерживание инфляции за счет удержания завышенного курса рубля в сочетании с раздутыми бюджетами при резком снижении цен на нефть и газ, составлявшими тогда, как и сейчас, основную часть российского экспорта, закономерно привели к техническому дефолту государственных долговых обязательств. Курс рубля менее чем за полгода упал в 3,5 раза. Разорилось большое количество предприятий. Банковская система примерно полгода пребывала в ахуе от происходящего, часть банков обанкротилась, вкладчики попали на деньги. Накопления населения превратились в бумагу, количество безработных удвоилось. Для Джета этот кризис прошел практически без потерь. На свободные рубли был закуплен ж/д состав сливочного масла, отпускная цена которого следовала за курсом доллара и естественным образом хеджировала падение рубля.

Напомню историю, послужившую Жерико сюжетом для картины. В 1816 году бездарный моряк, граф де Шаморе, получил под свое командование эскадру. Она направилась к берегам Западной Африки для смены французских гарнизонов. В пути граф растерял в тумане корабли эскадры и посадил флагманский фрегат «Медуза» на Аргенскую мель всего в 60 километрах от африканского берега. Вода залила трюмы. Началась паника. В шесть спасательных шлюпок поместилось двести пятьдесят человек. Для остальных ста сорока девяти сколотили плот, привязали к нему несколько бочек вина, воды и ящик с харчами. Шлюпки взяли плот на буксир. Гребцы устали, и Шомаре после захода солнца приказал обрубить буксирный трос. Полторы сотни людей оказались брошенными. В первую же ночь двадцать человек упали в море. Никто не пытался им помочь. На следующий день три человека покончили с собой. Весь день вспыхивали ссоры и склоки, вечером начался бунт. Недовольные нападали на офицеров, в ход пошли кулаки, ножи, палки, веревки. Драка продолжалась всю ночь, наутро не досчитались еще двух десятков пассажиров. Людей охватило безумие. Одни, упав на колени, взывали к богу. Другие, обессиленные страхом, ползали по палубе, кусая друг друга за ноги. Третьи с яростными воплями бросались на соседей. На четвертый день в живых оставалось шестьдесят три человека.

Когда наступил одиннадцатый день, озверевшие люди выбросили в море раненых, чтобы употребить их долю еды и воды. Утром тринадцатого дня плот заметили с судна «Аргус», выживших подняли на борт — их оставалось всего семнадцать. Семнадцать из ста сорока девяти! И это всего за двенадцать дней. При наличии воды и харчей. Не жажда и не голод убили этих людей. Их убил страх.
Волович неустанно вдалбливал и объяснял нам основные правила выживания в кризисы и катастрофы, повторяя раз за разом, что, несмотря на кажущуюся простоту, все они написаны потом и кровью, и их надо усвоить и закрепить на практике. С практикой проблем не было, наша работа в УТСЦ, да и сама жизнь в РФ предоставляли неограниченные возможности для усвоения материала. К сожалению, Виталия Георгиевича уже нет с нами. Но память послушно воспроизводит каждое его слово, включая жесты, ухмылки и интонацию.

Следование этим простым для написания, но с непривычки трудным для исполнения правилам всегда позволяли нам пройти через кризисы и адаптироваться к новым условиям. Когда в голове есть ясное понимание того, что мир в очередной раз изменился и возврата к прежнему уже не будет, поневоле начнешь думать, приспосабливаться и искать свое место в новой реальности. Иначе погибнешь.

Выживает не самый сильный, а тот, кто быстро учится и адаптируется.